– Ну че, накатило? – спросил он.
– Еще как, – ответил я, – а музыка есть?
– Радио, дисков нет, – сказал он, включая радио.
В уши ворвался Sander van Doorn. Не дачник, подумал я, радостно улыбаясь.
– Эта Вера и Клюев мочат жестко, слушал их шоу? – спросил он.
– Несколько раз, метла у Веры конечно работает исключительно, а Клюев постоянно глумиться над тупнями, попадающими в эфир.
– Бля, там же такие дебилы дозваниваются, не знаю почему, мне самому становиться стыдно за такую ****ь, которую они говорят.
– У меня аналогичные возникают чувства во всем, в кино, книгах, радио, и все это наверно потому, что я как и многие, тесно связан с обществом, – радуясь, говорил я. – И ты знаешь, Юра, поэтому я пытаюсь по максимуму ограничить поступление всей этой мути в мою жизнь.
– Я тоже! – обрадовался он, – хорошо у меня Света не такая тупая, как многие, не сидит на сериальной игле и в голове у нее не только хер и шопинг.
– Повезло тебе! Реально, в башке сперма, Дом – 2 и покупки. Юра смеялся.
– Да, так визуальный образ красочнее, представил всё это залитое спермой. Узнаю рекламщика!
Мы засмеялись.
Прощались мы родными людьми, пламенно пожимая руки друг другу.
В номере я повалился на кровать, плотно засунул наушники в уши, включил «А state of Trance» Armin van Buuren, закрыл глаза, очутившись в резиновом кубе, стены которого показывали любой, даже еле слышный звук. Музыку я вижу впервые, вижу бит, игру фортепьяно, гитару, электронные, синтезированные звуки проявляются на стенах в виде кривых, замысловатых узорах. Я могу коснуться их, но боюсь нарушить целостность. Я даже боюсь глубоко дышать, боюсь шевельнуться, я просто лежу в музыке, дополняя ее сердечным битом.
Я прослушал set целиком, не покидая куба, играл Ferru Corsten более агрессивный и динамичный, заставляющий неистово биться сердце.
Звонила Юля, в один миг уничтожив куб.
– Коля, выходи, мы ждем тебя, – сказала она.
– Сейчас спущусь, – ответил я, щурясь от раздражающего мои глаза света лампы.
Наспех умыв лицо холодной водой, я спустился, чувствую себя намного свежее. За эти два часа облик Юли и Оксаны изменился. Вместо длинных, прямых волос Юли, у нее появились косички, вперемешку с прямыми локонами. Красиво!
Оксанины волосы из обычных, как мне казалось, порядком испорченных частым окрашиванием, стали пышными, с закрученными кончиками, спускающимися на плечи. Красиво!
Захлопнув дверь, я развалился на заднем сиденье.
– Добрый вечер, дамы! – сказал я. Они обернулись. – Не слепите меня, молю вас!
Они улыбались.
– Стаса Михайлова нет, будем слепить тебя, – сказала Юля.
Они засмеялись.
Солнце скрылось за горизонтом, холодный воздух заполнил плохо освещаемые улицы. В засыпающих домах бурлила жизнь. Женщины и мужчины, маленькие дети глотали пережеванную пищу, чистили зубы, мыли ноги, стирали белье, неотрывно следили за меняющимися кадрами на экране, кто-то, обезумев от алкоголя, вонзил нож в грудь того, с кем провел сотни часов за одним столом, кто-то избивал жену, усомнившись в ее преданности, кто-то, охваченный страстью, жадно впивался в губы другого человека, кто-то кашлял не прикрывая рта, наполняя воздух микроскопическими каплями слюны, содержащей в себе миллионы болезнетворных бактерий, кто-то влюбился, кто-то спал, кто-то умер.
Оксана живет в большом кирпичном двухэтажном доме на окраине города. В прихожей ее встречал сын восьми лет, радостно обнимая, и няня сына, она же домработница, женщина лет пятидесяти, маленького роста, упитанная, с огненно рыжими волосами.
Ее стареющее лицо светилось радостью.
– Оксана, все приготовила, все с пылу с жару, и Сережа мне помогал, ждем только вас!
– Спасибо, Мария Петровна, Сережа, дай маме раздеться.
Он освободил ее из своих объятий, отошел в сторону, взглянул на меня, изменился в лице, надулся, с опаской наблюдая за мной. Я улыбнулся ему.
– Привет! Я, Коля, – протянул ему руку.
В ответ он осторожно протянул свою, я пожал ему руку.
Мы прошли в большую гостиную, в самом центре которой стоял сервированный стол на четыре персоны, усаживая нас за стол, Оксана как-то странно смотрела на меня, в ее взгляде я видел удивление и любопытство, но с чем оно связано? Не ясно.
Я сидел напротив ее сына, пожираемый его взглядом, Мария Петровна ставила блюда и вазочки. Гусь, украшенный зеленью, печеный картофель, красная икра, огромные куски соленого осетра, рябиновая настойка, бутылка вина, в пробку которой я вкрутил штопор. Глухой хлопок и аромат вина ласкающе проник в нос. Я наполнил три бокала.
– За наш успех! – подняла бокал Оксана, – Сережа, что сидишь как бука, выпей с нами, я же налила тебе!
– Я не хочу сок, – обиженно говорил он. Оксана засмеялась.
– Не вино же тебе пить, хватит капризничать
Он надулся еще сильнее, не ответив ей и не пошевелившись. Мы выпили. Мария Петровна умело нарезала гуся и вместе с Оксаной наполнили чашки печеным картофелем и парящим ароматным филе гуся.
Сережа не шевелился, внимание всех без исключение было приковано к еще совсем маленькому бунтарю, его поведение угрожало запланированному ужину в непринужденной, радостной окраске.
– Сережа, ты почему не кушаешь? – придав голосу строгость, спросила Оксана.
– Я не хочу! – не посмотрев на нее, ответил он.
– Тогда иди к себе в комнату, Мария Петровна, – позвала она ее из кухни.
Сережа, не дожидаясь конвоя, гордо встал и не спеша поднялся по лестнице, где-то наверху громко хлопнула дверь.